«Малевич был увлечен футуризмом. Как-то в Москве на улице я его встретил вместе с художником А.А. Моргуновым; они куда-то спешили. Я их спросил: "Куда вы идете?" – "В танц-класс", – ответил Малевич. "Но ведь вы художники-живописцы". – "А что ж из этого? Леонардо тоже был живописец, а владел многими специальностями, в том числе и искусством танца. Бывают эпохи, когда появляются люди, владеющие многими специальностями, – вспомните эпоху Возрождения!"»
Художник говорит: я передаю свои чувства, свои впечатления, свои переживания. И, видимо, полагает, что за всем этим стоит несомненная художественная ценность.
Вот вопрос: а кому интересны чувства и переживания такого-то художника? А такого-то? Насколько эти чувства и переживания сильны и притягательны, чтобы быть кому-нибудь интересными? Ведь чаще всего такие «откровения» художника – это плохо прикрытое авторское признание отсутствия глубины и художественного смысла, признание бессилия сказать в искусство что-то значительное. Это какая-то либеральная шелуха, прилепленная к искусству, вроде того, что индивид бесценен сам по себе только потому, что он индивид.
В 1916 году И.В. Клюн записал свой разговор с Малевичем об уместности личных переживаний художника в искусстве:
«"Разве вам нет дела до личных переживаний художника?"
"Личные переживания, – это ваше домашнее дело, интересное для ваших домашних друзей. Нам нужны в живописном произведении художественная форма и хорошо обработанный цвет. Картина ведь серьезная, и никакие посторонние влияния на ней отражаться не должны..."»
Показалось, что изменилась экспозиция на Крымском валу. Немного. Или изменился я.
Поделюсь кое-чем из того, что варится во мне после 8 июля 2014 года.
Крепок русский авангард, но Гончаровой и Ларионовым объелся. Так ли уж им следует занимать несколько залов? О непропорциональности думалось весь осмотр, предпочтения экспозиционщиков не прикрыты. Хорош Илья Машков. С наслаждением рассматривал Куприна и Кончаловского. Малевича рисунок слаб. Филонов умница – такое вытворял! У Кандинского бестолковщина, и цвет его не спасает. Крымова выставлено мало и не самое сильное, а ведь крупный мастер.
Дейнека грязноват, хотя, бесспорно, масштабен. Штеренберг привлек. Лебедева очень люблю – «русский Ренуар». От Фалька ждал большего. Древин не впечатлил, цвет-то не глубок – рано искусствоведы флагами махать начали. Да и вообще перекосов много; выпятили всех «не советских»; будто если был тесним, то обязательно значительный мастер.
Зал Герасимова со товарищи можно и ликвидировать – эти сталинские песнопения не то чтобы режут глаз тенденциозностью, а и живописью не блещут. Уродливо как-то. Сергей Герасимов ведь отличный художник; как поэтичен его «Лед прошел»! Но этот компромисс с властью… Творцам следует подальше быть от кремлей.
Корин с Нестеровым уж очень многословны, хотя рисовальщики – дай боже. Пластов, конечно, значителен, особенно в «Ужине трактористов»; какой там плотный цвет! Гаврилов немного поверхностен. Вообще москвичи-академисты скучноваты. Попков и Салахов – мои давние пристрастия, но в этот раз не пробрали до печенок. От персонажей Нестеровой мне становится плохо.
Целков своеобычен, но антиживописен. Кабаков заставил недоумевать. А дальше… живопись рассыпалась, начались заигрывания с заумью. А потом и зауми не стало, только игра. Игра, в которой вечная ничья.
Но если отбросить в сторону все эти мимолетные впечатления, то залы на Крымском валу всколыхнули во мне давние размышления о путях искусства будущего. Я думал над тем, где заканчивается вкус и начинается заслоняющая его «актуальщина», где форма упирается в посредственные способности, где масштаб подавляет эстетику. Я мечтал о скорейшей победе чистой формы над «измами», о том, чтобы сердца реалистов были теплее, краски звонче, а кисти умнее, чтобы живой водой красоты смочились губы концептуалистов, о тлене их «невинных» игр и о чем-то еще для меня неуловимо важном.
