Есть воспоминания, обращение к которым вызывает не просто теплые эмоции, но и сильное желание пережить свершившееся еще раз, особенно, если это воспоминания ребенка; детская память цепкая, и они, как невидимые стигматы, остаются в душе человека и в дальнейшем влияют на его мысли и дела. О таких воспоминаниях, связанных с искусством и чрезвычайно дорогих мне, я и напишу.
Мне было 7 или 8 лет. В школе я уже слыл мальчиком, который «хорошо рисует». Через городской парк мама часто ходила со мной к родственнице. У большого фонтана я видел внушительное белое здание с манящей надписью «Картинная галерея» и, кажется, не раз просился туда, но вечно зачем-то спешили. А однажды, в очередной раз пересекая парк, мама повела меня к раскрытой двери.
Мы вошли в темноту. Внутри почти квадратный павильон с балконами по периметру. На балконах было размещено дореволюционное искусство, хронологически слева направо, внизу – советское искусство. Я хорошо помню большое васнецовское полотно с былинным сюжетом, у которого я долго стоял и не мог поверить в чудо: в моем городе хранится вариант знаменитой вещи «После побоища Игоря Святославовича с половцами»! Помню «Все в прошлом» (очевидно, один из вариантов) Максимова, рыбака, плетущего сеть, кисти какого-то второстепенного художника, шишкинские «Цветы у забора» и нехарактерного для автора «Бычка», которого, как утверждала смотрительница, Шишкин написал чуть ли не на спор с неким знакомым: сумеет ли, если все лес да лес? Я уже узнавал работы Валентина Серова, поэтому восторженно стоял перед его «Девушкой с крынкой» и этюдом морского берега.
У картины Дубовского «Притихло» (наверное, эскиз или вариант, так как нашумевшее когда-то полотно хранится в Русском музее, а авторское повторение – в Третьяковке) расположился молодой человек с жидкой бородкой, всклокоченными волосами и горячим взглядом; он выполнял копию. Как мне тогда казалось, выходило очень убедительно.
В зале первого этажа запомнились произведения на тему войны и «Медовая пора» Кима Бритова. Тогда я впервые увидел холсты владимирских художников и, конечно, еще ничего не понял в них.
Из музея я вышел с маленькой книжкой, которая душисто пахла свежей печатью и хранила несколько репродукций только что увиденных произведений. Впоследствии я залистывал ее, заучивал зрительно наизусть; она осязаемо связывает меня с тем днем до сих пор.
На следующем уроке изобразительного искусства я страстно говорил о том, что во Владимире, совсем рядом, находится прекрасное собрание русской живописи, что был счастлив увидеть подлинные вещи мастеров, имена которых читал в «Юном художнике», рассказывал о былинном эпосе Васнецова, о Шишкине. Помню, учитель что-то уточнял про шишкинские работы, а потом осторожно возвратил меня «на землю»: в Третьяковку нужно ехать, там все шедевры.
У детей годы неспешны, но насыщены событиями. Прошло лет восемь. Мне захотелось освежить свои впечатления. В парке больше не было картинной галереи, теперь экспозиция размещалась в здании бывших присутственных мест. Я отлично помнил первую встречу с живописным собранием Владимиро-Суздальского музея-заповедника и с радостью узнавал многие холсты, встречал их, как старых добрых знакомых. Но не все нашел. Так, например, я обыскался «Все в прошлом», теперь оно служило декорацией в экспозиции дворянского быта. Но не только это расстроило. Все было другое, холодное. Не такое, как в парке. Или не такое, как в детстве.
Теперь минуло уже два десятилетия. Иногда случается пройти мимо белого здания, у большого фонтана. На нем знакомые буквы давно образуют совершенно чужое слово: «Галера». Оно режет меня на куски и рождает бурю проклятий в адрес подсуетившихся сообразительных деляг. Но я, тем не менее, со светлой грустью вспоминаю тот день, когда я с мамой впервые прошел под этими буквами в таинственный полумрак, ставший временным пристанищем вечного искусства.
Фото: