Заглянуть в себя – необходимо художнику. И делать это нужно почаще. Художников, не пытающихся рефлексировать, заниматься самооценкой, а иногда и самокопанием, переходящим в самобичевание по-серовски (последнее, конечно, не обязательно, но и не вредно), следует назвать либо наивными романтиками, что поправимо, либо самоуверенными глупцами, что безнадежно.
Есть художники «от ума». Их стихия – сочинять, изобретать и открывать. Произведения таких художников, как правило, грубые и агрессивные, но, видимо, позволяющие раздвигать границы искусства. В этом их главная заслуга, хотя с XX века они придвигаются вплотную к границе шарлатанства и зачастую смело шагают за нее. Есть художники «от сердца». Они совершенствуют найденное до них и делают это, черпая творческие силы из собственных чувств и переживаний. Занимая «пастернаковскую» позицию в искусстве, они, как правило, востребованы поклонниками «остановленных мгновений». Есть и те, в ком счастливо соединяется и умствование, и трепет души. Таков великий Врубель. Может быть, есть и другие «мутации».
Еще лет пять назад я экспериментировал с формами, внедрял логику в свои эксперименты и заигрывал с «умным» искусством. Из этого ничего не вышло. Понимая гений Пикассо, моя творческая сущность слишком нечувствительна к подобным эстетическим программам. «Революционным» шатаниям была дана увольнительная.
И вот я заглянул внутрь себя. Что во мне есть такого, что будет питать мои холсты? Мой гуманитарный багаж насколько отличается ассортиментом, настолько же трудно поддается выражению теми художественными средствами, которыми я владею сейчас. Это противоречие рождает гортанный крик, способный оглушить кричащего и неслышимый никем больше, или глубоко запрятывает мысль между слоями масляной краски. Я думал, такое ли уж трагическое это противоречие? Ведь содержание, выраженное слишком явно, – это плакат, глазуновщина; глубокое содержание – всегда неявно, развертывается постепенно перед зрителем (а зачастую и перед самим автором) и воспринимается многовариантно.
Продираясь через полки прочитанных книг, я оживляю собственные впечатления прошлого, свое архео, слушаю внутренний голос, вглядываюсь в бешено проносящиеся перед глазами кадры кинохроники моего детства, убегаю к природе, где березы белее белил, а сумеречное небо пронзительнее синего кобальта, жду новых снов. Именно это наполняет мои холсты. Все это – нервные окончания моей персональной «мутации».