Раз от разу я возвращаюсь к тому месту «Автомонографии» Игоря Грабаря, где он писал о том, как впервые зашел к настоящему художнику – школьному учителю рисования, увидел художественные принадлежности, ощутил душистый запах масла, как все это неизгладимо отпечаталось в его сознании и пробудило желание стать художником. Потом я читал о подобных впечатлениях не только у Грабаря, но и у других художников. Меня удивляло то, что все описывали одни и те же ощущения, те самые ощущения, которые когда-то испытал и я. Наверное, первый художник в искусстве – как первая девушка в любви.
Кажется, это случилось весной, когда шел березовый сок. Я учился тогда в начальной школе и уже много рисовал... Родители гуляли со мной в Загородном парке, папа делал надрезы на березах, но, насколько помню, сока почти не собрали, он уже проходил.
Вдруг на лесной дороге я увидел художника за этюдом. Детское любопытство непосредственно, оно сильнее опаски, и мне захотелось подойти поближе. На этюднике была закреплена картонка или фанерка небольшого размера, чуть больше ладони. Выдавленные краски благоухали чарующим манящим запахом. Художник писал большую сосну, за которой плотной группой росли тоненькие березы. Их, как я тогда понял, он решил простыми вертикальными белесыми линиями. Весь пейзаж мне казался очень правдивым и точно исполненным, за исключением берез. Автор отвечал мне не очень охотно, но вежливо, иначе я бы убежал, сгорая от неловкости. «Березы так и оставите, палочками?» – спросил я. «Оставлю, этого достаточно». Он завершал работу, как раз подошла его супруга, которая во время сеанса гуляла по парку. Помню, она угостила меня яблоком.
Мне захотелось сделать такую же работу. Но у меня не было масла, я не умел пользоваться им. Была только гуашь и беличьи кисти, не годные для масляной живописи. Дома я вырезал фанерку маленького формата, закрылся на кухне, разложил гуашевые краски и стал писать белкой. Сначала сосну, как я ее помнил, а позади березки: провел тонкой кисточкой белые вертикальные линии. Сосна не вышла, она больше походила на дубок, белые же полоски напоминали частокол, а не группу густо разросшихся берез на заднем плане. Родители отметили это, а я доказывал, что так и нужно изображать березы, ведь я видел, как работает художник. Фанерка эта лежит где-то дома, несколько лет назад она попадалась мне, и я улыбался своей детской чистой наивности; а может быть, теперь фанерка затерялась.
Не знаю, что за художника я встретил тогда. Называл ли он свою фамилию или нет, не помню. Может быть, сейчас я отлично знаю его по работам, по истории владимирской живописи, но не знаю, что он оказался для меня тем первым художником, который, сам того не ведая, отчасти повлиял на мою судьбу.
Теперь, когда я работаю на воздухе, я, конечно, люблю уединение, которое только и позволяет погрузиться в себя, в свои мысли и ощущения, и слиться с природой для того, чтобы выразить ее красоту. Но если рядом оказываются дети, я стараюсь не отставлять их, потому что в эти минуты вспоминаю себя, вспоминаю ту силу впечатлений, которая овладела мной на долгое время после первой встречи с художником и которая стала частью моего роста в искусстве. Художник – это персонаж в единственном экземпляре, неповторимый и уникальный, и, может быть, какой-нибудь мальчишка, поднявшись на носочки и разглядывая большущими глазами мою работу, однажды поймет, что не может жить без искусства, «выйдет из ряда вон» и станет еще одним «единственным экземпляром».